баллонов и похожие протекторы в лесопарке близ железной дороги в сторону Ростова-на-Дону. Скорее всего, предположила прокуратура, машину перегнали в другой город, где и разобрали на запчасти. Которые не без успеха теперь носятся по улицам разных республик СССР в других машинах.
А сами налетчики — о них информации почитай не осталось вовсе. Темные спортивные костюмы, темные кепки. Подъехали аккуратно, тормознули резко, стреляли быстро, целились в головы, промахнулись всего-то два раза из шестнадцати выстрелов. Поток машин на выезде из города в тот час был еще довольно слаб, и самих авто у нас не так много, и время еще раннее, — шеф выехал сразу после полудня, чтоб подольше побыть с родичами и приятелями. Даже проезжавшие водители не сразу разобрались что происходит, именно на эффект неожиданности и рассчитывали наемники, устроив расстрел на широкой улице, застроенной сталинскими домами. Когда шоферы пытались остановить серую машину, то опоздали. Выскочив на встречную, она влетела в проулок и там потерялась. Дальше ее никто уже не видел, несмотря на все попытки следователей проследить путь банды. Следствие допросило немало людей с судимостью, могущих и умеющих стрелять, но проку от этого, кажется, вынесло немного. Кто-то предположил, что действовали бывшие афганцы, уж больно ловко у них получалось стрелять, возможно, списанные из состава бригад и не нашедшие себя в мирной жизни. Но в это плохо верилось. Хотя бы потому, что афганская тема рассматривалась газетами совсем с другой стороны. Пресса пыталась понять, что мы вообще делаем в этой южной стране, зачем влезли в ее дела, что это был за «интернациональный долг» когда Политбюро и КГБ меняло правителей, собственноручно ставленых, выискивало предателей и увозило с собой неблагонадежных. Строило, уничтожало, восстанавливало. К интернационалистам относились с уважением, с теплотой, с попыткой хотя бы понимания — но подумать на них как на бандитов — до подобного цинизма общество еще не дошло. Может, и к лучшему.
Поиски уходили все дальше, уводили непонятно куда. В первые дни я даже не сомневался, что убийц шефа отыщут вот-вот, как и было обещано, на днях. Потом, верил, что это случится совсем скоро, и если не всей правды о его гибели, то хотя бы значительную ее часть мы непременно узнаем.
Через пару недель к расследованию подключился ОБХСС. Прокуратура и так перешерстила вдоль и поперек наше ателье и сопутствующий ему магазин, но спецам из отдела по борьбе с хищениями интереснее пошерстить иное. Поскольку следствие забуксовало в первые же дни, все внимание очевидно оказалось приковано к фигуре шефа и его делам. Да, он был человеком непростым, тяжело говорить, думать о нем в прошедшей форме. Настойчивым до упертости, но с удивительной чуйкой, редко когда его подводившей, решительным и осторожным, оптимистом с увесистой долей ригоризма. Жизнь наша и не к таким парадоксам приучит. Шеф умел и вселять надежду и сам терять последние ее остатки, жить широко и так же широко отдавать. Наверное, он не испугался смерти, я почти не сомневаюсь в этом, там на улице Василевского. Если только успел понять, что происходит. Не будь он пристегнут, верно, попытался защитить своих. Все случилось слишком быстро. И взлет его звезды и его смерть. Слишком быстро. Всего-то пять лет назад, даже меньше, шефа поставили в начальники ателье, а через год мы уже перевыполнили план на двести процентов, еще по прошествии двух кварталов открыли, согласовав тучу бумажек, свой магазин. И пошло-поехало.
Сейчас этим занимался ОБХСС. Совсем другие работники МВД. Вскрывали недочеты в работе торгового предприятия, находили лазейки, которыми мы пользовались, выписывали цифири из двойной бухгалтерии и расспрашивали наших поставщиков, якобы «кустарей». Сперва это казалось нелепостью, потом неумелым фарсом, потом пришел страх. Нет, не за себя, за все сделанное Артуром, за его, уничтожаемое усердными ментами, наследие. А когда стало понятно, что они не просто так свалились нам на головы, и что отделаются только показательными посадками «подельников преступной группы», то бишь, главбуха и зама, пришло отвращение. Показалось, что генералы старались уже не столько найти и покарать убийц, сколько выйти из неприятной ситуации. Вроде пообещали посадки, вроде грозились мстить, а выяснилось, мстить они могут только покойному. Поневоле задашься вопросом, что же это за благодетель такой, что поставил время выше даже очень больших денег? Или для него не отданные вовремя девяносто тысяч вообще не деньги?
Первое время я ходил на работу как в угаре. Не помню, что делал, да и делал что-то ли? В среду свалился с температурой, Оля вызвала терапевта из клиники, тот пришел под вечер. Выслушав, посоветовал пить какую-то ерунду, вроде аспирина, выдал больничный до конца недели и ушел, нещадно наследив.
Хорошо, Оля оставалась рядом. Мне так казалось. Конечно, она работала, но я часто приходил в ее комнату, включал электрофон и слушал пластинки, а когда Михалычу становилось невмоготу доставал наушники, такие здоровенные головные стереотелефоны, где-то когда-то добытые дворником, и сползавшие с ушей. Больше всего прокручивал Козина и Бичевскую. Странное сочетание, он давно умер, она только начала выступать. Он пел тихо, полушепотом, она рвала струны гитары и души. Нет, оба рвали.
Потом приходила Оля, одно ее появление изгоняло сумятицу. Мы садились ужинать вместе, снова шли в ее комнату, и там обнявшись, пребывали в блаженной пустоте, почти не разговаривая. Как прежде. Теперь только к объятиям добавились и поцелуи. Ольга сказала, что не умеет утешать, что, наверное, не создана для этого — она другая натура, страстная, увлекающаяся, прямая и иногда даже отчаянная. Но всего этого я не видел, или не хотел видеть в ней. Или со мной Оля становилась совсем иной, нежели на работе, с друзьями, товарищами. Мне она казалась именно той, какой я ее изначально и видел. Тонкой, хрупкой, все понимающей. Но и умеющей свести неприятный разговор к шутке.
Так случилось с Михалычем. Когда он, в очередной раз налюбовавшись нашими ласками, снова напомнил о необходимости расписаться, она нашлась тут же.
— Знаешь что, второй раз за год я в паспортный стол ни ногой. Когда я выписалась из Шахт и подавала справки на прописку сюда, мне это обошлось в три дня очереди. И это при том, что все были на местах, а не в отпусках. Вот посижу в девках еще годик, тогда посмотрим. А пока уволь, буду жить здесь и переубедить меня сможет только что-то невероятное — скажем, отмена прописки.
Михалыч, поняв, что дальше спорить бесполезно, что она влезла на территорию запретную, касавшуюся основы основ социалистического мироздания дворника, буркнул что-то под нос и вышел из кухоньки.
А мы снова уединились. Оля молчала недолго,
